Роман Донны Тарт "Щегол", на 800-та страницах которого мы можем погрузиться в
ежедневный мир мальчика, яркий и проникновенный, был удостоен
Пулитцеровской премии, одной из наиболее престижных наград США в
области литературы, журналистики, музыки и театра.
Чувственные и трепетные воспоминания о маме: очень поведневные. Я не
могу сказать, что особенно самобытные, но очень тонкие и трепетные.
Автор очень тонко передает переживания и мысли мальчика: про школу,
про трудные взаимоотношения мамы с его отцом, про то, как он переживал
их развод. Этакий художественный мир с погружением в романную
реальность.
Мама хотела привить сыну любовь к прекрасному, и в один из дней она
приводит его в Метрополитен музей, где показывает ему картину Карела
Фабрициуса "Щегол". Надо сказать, что мама героя училась на
искусствоведа и была очень увлечена своей профессией. подолгу и с
интересом могла рассказывать о произведениях исскуства, будь то
живопись или скульптура. Так в романе появляется центральная линия
картины, красной нитью прошедшей через весь роман.
«– Это самая первая картина, в которую я по-настоящему влюбилась, –
говорила мама. – Не поверишь, но она была в книжке, которую я в
детстве брала из библиотеки. Я садилась на пол у кровати и часами ее
рассматривала, как завороженная – такой кроха! ...
– Он был учеником Рембрандта и учителем Вермеера, – сказала мама. – И
это крошечное полотно – то самое недостающее звено между ними. Ясный
чистый дневной свет – сразу видно, откуда взялся у Вермеера свет
такого качества. Конечно, в детстве я ни о чем таком и не подозревала,
ни о какой исторической важности. Но она тут.»
Повседневность не такая радужная и чудесная, и роман трогает тем, как
мы с момента открытия книги погружаемся в мысли ребенка. Вдруг мама
мальчика погибает. И весь мир, который у него был, вмиг разрушается и
разлетается на мелкие осколки. Для меня красота заключается в том,
как точно можно показать переживания, те неуловимые вещи, которые
почти никогда не будут заметны "со стороны". Думаю, встретив такого
мальчика, по-настоящему понять, какой ужас с ним произошел, будет
очень трудно простому человеку, если не совсем неинтересно и
равнодушно.
"Я все пытался прийти в себя. Какое‑то время я почти даже поверил,
что, если буду тихонечко сидеть и ждать, все как‑то само собой
выправится. Я так устал, что квартира вокруг меня расплывалась: вокруг
настольной лампы нимбом дрожал круг света, пульсировала полоса обоев.
Я взял телефонный справочник. Положил обратно. Звонить в полицию я
боялся до ужаса. Да и что она сделает, эта полиция? Я‑то знал, спасибо
телевизору, что пропажу человека начинают расследовать через двадцать
четыре часа после его исчезновения. Я уже почти было убедил себя, что
надо ехать в центр и искать ее – ну и пусть, что ночь на дворе, да и
наплевать на “Действия семьи в чрезвычайных ситуациях”, – когда тишину
взрезал оглушительный звон (дверного звонка!) и сердце у меня
подпрыгнуло от радости.
Спотыкаясь, скользя, я кое‑как добрался до двери и затеребил замки.
– Мам! – крикнул я, сдвинув верхнюю защелку, распахнув дверь настежь –
и тут мое сердце полетело вниз, отсчитывая этажи.
За дверью стояли два человека, которых я никогда раньше не видел:
приземистая кореянка с короткой игольчатой стрижкой и латиноамериканец
в рубашке с галстуком, на вид – точь‑в‑точь Луис из “Улицы Сезам”.
Страшного в них ничего не было, напротив – они были отрадно немолодые
и невзрачные, одеты, будто учителя, которых вызвали в школу на замену,
но хоть лица у них и были добрыми, едва их увидев, я понял, что вся
моя жизнь, какой она была до этой минуты, кончена."
Далее мне, как психологу, интересны описания состояния уже выросшего
парня, спустя N-лет после произошедшего. Тут тебе и депрессия, птср, и
все последствия сиротства и безотцовщины, когда совсем не на кого
опереться, когда внутри тебя отсутствует родительская фигура того, кто
может тебя защитить и успокоить ( в психоанализе этот "персонаж"
называется интроектом, в транзактном анализе — внутренним родителем),
под чье крыло можно спрятаться хотя бы на время и почувтсвовать себя
спокойно и вне сильной тревоги и страха, ведущие к саморазрушению.
"Акт протеста. Жизнь — пустая, тщетная, невыносимая. Зачем бы мне
хранить ей верность? Совершенно незачем. Отчего бы не обставить
судьбу? Швырнуть книгу в огонь да и покончить бы со всем разом?
Нынешним ужасам не было видно конца и края, и эти внешние, осязаемые
ужасы прибавятся к моим собственным, терзающим меня изнутри, а тут,
если хватит дури (я заглянул в конвертик: осталось меньше половины), я
могу радостно подвести всему жирную черту и отчалить — в темноту
шириной с душу, к фейерверку звезд."
Художественное богатство романа также подкрепляется сюжетной линией с
описанием вышупомянутой картины художника Карела Фабрициуса, того
самого "Щегла". Сам художник погиб в молодом возрасте при чрезвычайных
обстоятельствах — во время взрыва на пороховом складе. Таким образом
уже привносится тема трагичности и преждевременного обрывания жизни. В
начале романа образ картины не очень интенсивный. Мальчик ярко
описывает его:
"Она была маленькой, самой маленькой на всей выставке и самой простой:
жёлтый щегол на незатейливом бледном фоне прикован к насесту за
веточку-ножку. Я отступил назад, чтобы получше разглядеть картину.
Птичка была серьёзной, деловитой – никакой сентиментальности, - и то,
, как ловко, ладно вся она подобралась на жёрдочке ,её яркость и
тревожный настороженный взгляд напомнили мне детские фотографии моей
матери ".
Далее герой периодически вспоминает картину — она всплывает в его
памяти, наполняясь и обретая новые черты.Здесь происходит интересный
момент — герой вербализует особенности картины, которые нельзя
назвать реальностью, ведь описания сугубо субъективны и зависят от
взгляда мальчика, от его переживания и состояния в момент описания.
Так Донне Тарт удается как оставить место и собственным деталям и
фантазиям по поводу картины читателю, так и показать то, как искусству
привносится жизнь через человеческий взгляд, как происходит
"оживление" живописи с легкого взгляда созерцателей.
Подросток случайно уносит картину из музея после взрыва, а затем долго
не возвращает ее и хранит ее как память. Она для юноши является и как
памятью о матери, и опорой — частью его внутреннего мира. Ему
необходим контакт с картиной, он постоянно чувствует эту потребность.
Кроме этого картина запускает механизм ретравматизации, когда герой
начинает постоянно прокручивать в голове произошедшее, снова
переживать трагедию.
«От одного вида запеленутой картины внутри у меня все перевернулось,
будто прорвался спутниковый сигнал из прошлого и заглушил все
остальные волны»
Думаю, связь между загадочными обстоятельствами смерти художника и
внезапной смертью матери героя подталкивают его на экзистенциальные
рассуждения. Связь очень символична, она подталкивает юношу на
размышления о том, какой посыл вкладывал автор, рисуя маленькую
птичку.
«От одного вида запеленутой картины внутри у меня все перевернулось,
будто прорвался спутниковый сигнал из прошлого и заглушил все
остальные волны»
Роман завершается размышлениями героя. "Не только катастрофы следовали
за этой картиной сквозь века — но и любовь. И пока она бессмертна ( а
она бессмертна), есть и во мне крохотная, яркая частица этого
бессмертия. Она есть, она будет. И я прибавляю свою любовь к истории
людей, которые тоже любили красивые вещи, выглядывали их везде,
вытаскивали из огня, искали их, когда они пропадали, пытались
сохранить их и спасти, передавая буквально из рук в руки, звучно
выкликая промеж осколков времени следующее поколение тех, кто будет
любить их, и тех, кто придет за ними. "
Завершая мой свободный очерк размышлений о книге, хочется
присоединиться к позиции автора, выражающей надежду на преодоления
культурного невежества и пренебрежения, на силу воздействия и
значимость искусства, которые очень богато и глубоко смогла передать
Донна Тарт.
